ВВЕДЕНИЕ

Согласно прогнозам Всемирной организации здравоохранения, за период с 2015 по 2050 г. доля населения мира в возрасте старше 60 лет почти удвоится и составит 22% (против 12% в 2015 г.), а численность населения в возрасте старше 80 лет за 2020–2050 гг. вырастет втрое и достигнет 426 млн человек. Это выдвигает перед обществом ряд актуальных задач, обусловленных изменением роли и положения пожилых людей в обществе и связанных как с необходимостью расширения их прав и возможностей интеграции в активную социальную жизнь, так и с необходимостью адаптации самого общества к существенным изменениям, инициированным повышением в населении доли лиц старших возрастных групп.

Актуальность проблемы активного долголетия в России, как и в других развитых странах мира, обусловлена в первую очередь процессами старения населения, результатом чего становится трансформация возрастной пирамиды в сторону увеличения доли пожилых людей (которая сравнивается или даже превышает долю детей). Согласно среднему варианту прогноза, представленного Росстатом в конце 2023 г. с учетом результатов Всероссийской переписи населения 2021 г., доля детей и подростков моложе 15 лет уменьшится за период с 2024 до 2045 г. с 18,4 до 15,6%, а до­ля населения старше трудоспособного возраста за тот же период увеличится с 23,6 до 26,9%.

В условиях увеличения доли пожилых людей в населении смещение политического, социального и научного дискурса в сторону решения проблем здорового долгожительства является одним из ключевых условий развития и благополучия современного социума, обеспечения его социальной, экономической и геополитической устойчивости.

Целью статьи является определение дефиниции активного долголетия, анализ и систематизация основных детерминант, воздействующих на повышение продолжительности и качества жизни, а также выявление основных противоречий, снижающих эффективность реализации программ активного долголетия в России.

МАТЕРИАЛЫ И МЕТОДЫ

РЕЗУЛЬТАТЫ

В настоящее время для изучения феномена активного долголетия в научной литературе используются понятия, затрагивающие различные аспекты благополучия (термин, используемый во многих стратегических документах как синоним «качества жизни») пожилых людей [1, с. 6; 2, с. 13–18]. К их числу относятся такие, как «успешное старение», «позитивное старение», «осознанное старение», «гармоничное старение», «оптимальное старение», «продуктивное старение», «здоровое старение» [3]. Каждое из этих понятий отражает ту сферу долголетия, которая представляется авторам наиболее отвечающей потребностям и/или вызовам современного «стареющего» общества. Изначально под «успешным старением» [4-5] понималась «максимальная удовлетворенность пожилого человека жизнью без серьезных затрат для общества» [4], дополненная впоследствии такими компонентами, как низкая вероятность заболеваемости и инвалидности, высокая физическая и когнитивная активность, а также разнообразный досуг и активное участие в общественной жизни [6].

В отечественной литературе наиболее широкий подход к дефиниции активного долголетия представлен в работах ученых вологодской школы (Барсуков В. Н., Калачикова О. Н., Короленко А. В., Шабунова А. А.), в соответствии с которым оно рассматривается как социальное явление, включающее «распространение среди населения ценностей и поведенческих практик, ориентированных на поддержание в течение всей жизни здоровья и хорошего самочувствия, социальных связей, а также на развитие и сохранение трудовой, творческой и интеллектуальной активности, обеспечивающих самореализацию и удовлетворенность жизнью, с одной стороны, и эффективное использование человеческого потенциала всех возрастных групп населения – с другой» [3, с. 41].

Таким образом, человек рассматривается не как объект заботы государства в лице его институтов для обеспечения условий благополучной жизнедеятельности, но как активный субъект, который в соответствии с системой ценностей реализует практики достижения активного долголетия на протяжении жизни, а не только в пожилом возрасте. Это позволяет гармонизировать интересы личности и ее удовлетворенность жизнью в результате самореализации и интересы государства по эффективному использованию человеческого потенциала.

Различные вариации данного концептуального подхода встречаются в работах других авторов. Так, Е. В. Васильева рассматривает феномен активного долголетия через призму двух подходов: комплексного (ориентированного на изучение реализации потенциала пожилых людей в различных сферах жизни общества) и экономического (делающего акцент на государственных интересах в экономической сфере и рассматривающего сохранение здоровья пожилых людей как необходимое условие их привлечения на рынок труда) [2, с. 22–26].

Второй – экономический – подход является наиболее распространенным и транслируется в значительном числе научных работ. Это во многом стало закономерным результатом сокращения доли населения трудоспособного возраста, усугубления нагрузки на социальную сферу и, как следствие, необходимости продления периода активной трудовой деятельности, в первую очередь, все увеличивающейся категории населения старших возрастных групп. Не стал исключением и коллективный научный труд «Горизонт 2040» о будущем России, вышедший в конце 2023 г. и объединивший результаты научных исследований в области демографии, экологии, здравоохранения, климата, энергетики и пр. Один из участников проекта Д. Р. Белоусов, характеризуя глобальные технологические тренды 2022–2040 годов, связывает развитие технологий продления человеческой жизни и активной старости в первую очередь с дефицитом трудовых ресурсов в развитых странах.

Смещение акцента на рассмотрение проблем старения населения не как демографической угрозы, а как общемирового процесса, предоставляющего новые возможности реализации потенциала для населения старших возрастных групп и общества в целом, происходит при разработке и реализации стратегических и программных документов различного уровня.

В докладе «Благоприятные условия для жизни людей старшего возраста в Европе», представленном Всемирной организацией здравоохранения в 2021 г., описаны 8 основных направлений (областей стратегических действий), которые распределены по трем крупным секторам (физическая среда, социальная среда и муниципальные услуги) и должны быть положены в основу реализации стратегий политики активного долголетия в странах Европы. При этом в качестве ключевого условия для обеспечения здорового старения выступает создание поддерживающей среды, дающей возможность пожилым людям «возможность вести здоровый и активный образ жизни на всех ее этапах с учетом их различных потребностей и потенциала».

По сути близкое по значению определение активного долголетия как состояния «социального, экономического, физического и психологического благополучия граждан старшего поколения, которое обеспечивает им возможность для удовлетворения потребностей, включение в различные сферы жизни общества и достигается при их активном участии» представлено в научно-методическом докладе НИУ ВШЭ «Концепция политики активного долголетия», изданном в 2020 г.

При этом в качестве двуединой цели политики активного долголетия заявлено обеспечение «всем гражданам условий для плодотворной и независимой жизни и, наряду с этим, мобилизация потенциала стареющего общества для его непрерывного устойчивого развития». Эта цель положена в основу ряда стратегических и программных документов федерального и регионального уровня (таких как Стратегия действий в интересах граждан старшего поколения в Российской Федерации до 2025 г., национальный проект «Демография» и пр.), а также использовано при разработке индекса активного долголетия (Active Ageing Index) в Российской Федерации, разработанного Федеральной службой государственной статистики и утвержденного приказом Росстата от 31 октября 2019 г..

Наряду с положительной оценкой расширения дефиниции «активное долголетие» можно выделить также и ряд проблем, связанных в том числе с многообразием и разнородностью международных и отечественных методик измерения активного долголетия [1-3; 7-9]. Это приводит к сложностям межстрановых и межрегиональных сопоставлений, а также снижению эффективности (экономической и социальной) программ и проектов, разрабатываемых в рамках реализации политики активного долголетия, и диктует потребность в разработке интегрального индекса активного долголетия, которая, несмотря на определенные успехи в этой сфере, до сих пор не решена [8; 10].

Данная проблема является следствием не только многогранности самого понятия «активное долголетие», но и плюрализма мнений в отношении обуславливающих его детерминант.

Наиболее полное представление о детерминантах активного долголетия можно получить, анализируя индекс активного долголетия (ИАД), представленный в методических рекомендациях ООН. В индекс вошли 22 показателя, сгруппированные в четыре субиндекса (домена), такие как «занятость, участие в жизни общества, независимая, здоровая и безопасная жизнь, а также имеющийся потенциал и благоприятная среда для активного долголетия».

Всемирной организацией здравоохранения выделены шесть детерминант активного долголетия: экономические и социальные факторы, физическое окружение, социальное и медицинское обслуживание, индивидуальные физические и психологические характеристики.

Ссылаясь на результаты исследований, Т. А. Бурцева, С. Н. Гагарина и Н. Ю. Чаусов выделяют следующие компоненты качества жизни пожилых людей, которые, на наш взгляд, также можно считать одновременно и характеристиками, и основными детерминантами активного долголетия: «состояние здоровья, физическая, трудовая и социальная активность, наличие семьи, друзей и доверительного лица, финансовая независимость, окружающая среда и ее безопасность» [1, с. 9].

Изучение факторов активного долголетия находится в фокусе внимания вологодской научной школы и основано как на анализе теоретических работ, так и на результатах эмпирических исследований [3; 10–13]. В результате, ключевыми компонентами активного долголетия названы «здоровье, занятость (трудовая деятельность, социальные связи, досуг и увлечения, непрерывное образование и развитие») [3, с. 31], а все детерминанты объединены в две группы: «внутренние, связанные с поведением человека (установки, мотивы и действия), и внешние, отражающие условия среды (доступность инфраструктуры, общест­венное одобрение, уровень жизни)» [3, с. 31].

Большая часть этих факторов еще в 90-х гг. ХХ века легли в основу разработанной G. Dahlgren и M. Whirehead «многослойной» модели социальных детерминант здоровья и позднее были систематизированы Л. В. Пановой в рамках предложенной ею многоуровневой методологии изучения здоровья [14].

В работе М. С. Пристрома и соавторов на основе результатов исследования 106 долгожителей в возрасте от 90 до 102 лет, проживающих в Минской области Республики Беларусь, был сделан вывод о том, что «феномен долголетия имеет многофакторную обусловленность, возникающую вследствие сложного взаимодействия наследственных и внешнесредовых факторов» [15]. Аналогичные выводы были сделаны в рамках биографического исследования, проведенного С. А. Вангородской с использованием данных полуструктурированных интервью 30 женщин-долгожительниц России в возрасте от 90 до 131 года [16].

Суммируя наработки по данному вопросу, всю совокупность факторов активного долголетия можно условно объединить в три группы:

1) факторы макроуровня, представляющие собой объективные условия реализации стратегий активного долголетия и включающие экономические, политические, экологические, социокультурные и институциональные особенности конкретного общества;

2) факторы мезоуровня, в число которых входят: условия проживания, степень участия в экономической и социальной жизни общества, степень социальной защищенности и доступности государственных и негосударственных медицинских услуг и лекарственного обеспечения, гендерная специфика реализации стратегий активного долголетия, степень включенности в социальные сети, семейные и иные малые группы, виды социальных взаимодействий между людьми в процессе ежедневных практик здоровьесбережения, формальные и неформальные нормы (стандарты) в отношении здоровья и продолжительности жизни, действующие на уровне малых социальных групп (семьи, друзей, сверстников) и пр.;

3) факторы микроуровня, отражающие условия реализации стратегий активного долголетия на индивидуальном уровне и включающие в себя: индивидуальные характеристики здоровья (в том числе генетическую предрасположенность к долголетию и пр.), ценностные и диспозиционно-мотивационные аспекты долголетия, нормы в отношении здоровья и индивидуальные практики самосохранительного поведения, сформированные семьей и ближайшим окружением, степень информированности в отношении рисков, угроз и стратегий самосохранительного поведения, уровень испытываемого стресса, опыт столкновения со смертью и пр., оказывающие непосредственное и опосредованное влияние на реализацию индивидуальных стратегий активного долголетия.

Изучая детерминанты активного долголетия, исследователи Санкт-Петербургской школы И. Григорьева и Е. Богданова пришли к выводу о доминирующей роли индивидуальной активности в поддержании физического, психического и социального здоровья. Отмечая стремление россиян «скорее преувеличивать степень нездоровья и пожаловаться на медицину, чем активно заниматься поддержанием или сохранением здоровья» [17, с. 202], авторы ссылаются на четырехфакторную модель здоровья, принятую в международной практике и отводящую медицинской помощи «не более 10–15% обеспечения здоровья, а собственному образу жизни – около 50%» [17, с. 201].

Безусловно, проявление индивидуальной активности в выстраивании и реализации стратегий самосохранительного поведения можно считать одним из важнейших факторов обеспечения активного долголетия. Однако применительно к социуму, находящемуся в состоянии перманентной трансформации, определяющими, на наш взгляд, выступают все-таки социально-экономические, политические и культурно-исторические факторы, состояние экологии, специфика социальной структуры и стратификации, условия труда и быта, развитость социальных сетей. Это умозаключение перекликается с выводом экспертов Всемирной организации здравоохранения о том, что именно «социальные детерминанты здоровья лежат в основе большинства несправедливостей в отношении здоровья, то есть дискриминационных и устранимых различий в показателях здоровья, наблюдаемых в странах и между странами». Исходя из этого, наиболее перспективной представляется нам позиция исследователей, рассматривающих феномен активного долголетия через призму «расширения возможностей и сокращения ограничений на пути автономной и независимой жизни населения по мере его старения».

Существенная роль в реализации предпосылок к активному долголетию отводится организации досуга, в частности, путешествиям [18] и занятиям различными видами творческой деятельности, положительное влияние которой на продолжительность и качество жизни получило подтверждение в ходе научных исследований [19]. В настоящее время появляются работы, акцентирующие внимание на важности данного аспекта, в том числе через призму анализа российского и зарубежного опыта культурно-досуговой деятельности пожилых людей как один из эффективных инструментов реализации политики активного долголетия [20; 21].

Так или иначе, можно говорить о взаимовлиянии двух групп факторов, предопределяющих успешность реализации стратегий активного долголетия, индивидуальной жизнеспособности и потенциала пожилого человека – с одной стороны, а также внешних условий, окружающих данного человека и способствующих или препятствующих реализации данного потенциала, – с другой [22].

Данная классификация является, на наш взгляд, оптимальной и может быть использована в качестве основы при совершенствовании механизмов реализации политики активного долголетия, которая на сегодняшний день «страдает бессистемностью и ограничивается рядом краткосрочных мер» [22, с. 10].

ОБСУЖДЕНИЕ

1. Противоречие между расширением дефиниции «активное долголетие» за счет включения в него множества параметров и фактическим сужением его «интерпретации до «продуктивного» старения, приносящего пользу обществу и, соответственно, фокусирующегося на <…> способах продлить период оплачиваемой занятости» [23, с. 97]. По утверждению И. Григорьевой и Е. Богдановой, это приводит к тому, что главной «стратегической задачей, на решение которой направлена концепция активного старения, является возврат людей старшего возраста на рынок труда…, а занятость в периоде от 55 до 74 лет является приоритетным контролируемым параметром…» [17, с. 189].

В качестве одного из косвенных доказательств можно привести содержание Стратегии действий в интересах граждан старшего поколения в Российской Федерации до 2025 г., в которой в первую очередь прописан раздел «Доходы и занятость граждан старшего поколения», а уже после него – все остальные разделы, касающиеся обеспечения здоровья, обучения и досуга пожилых россиян.

Отождествление понятий «активное долголетие» и «продуктивное долголетие», связанное с переходом от «понимания старения как <…> утрачиваемой с возрастом способности работать» к «ценностям активного старения и участия на рынке труда» [17, с. 188], фактически игнорирует интересы той части пожилых граждан, для которых мотивация к продлению жизни может выходить далеко за рамки трудовой деятельности и привычных ролевых моделей, распространяясь на сферы творчества, самообразования, духовного роста, волонтерства, помощи детям и внукам и т. д.

2. Противоречие между запросом со стороны государства на продление активной трудовой жизни и объективными возможностями пожилых россиян. Как отмечают О. В. Синявская и А. А. Червякова, «возможности и потенциал активного долголетия в России по-прежнему сильно ограничены низкой ожи­даемой продолжительностью жизни в старшем возрасте (особенно у мужчин) и низким уровнем психологического благополучия» [23, с. 108].­ Так, по данным Всемирной организации здравоохранения, ожидаемая продолжительность здоровой жизни россиян в возрасте 60 лет в 2019 г. составила 15 лет. При этом по показателю ОПЗЖ Россия в 2019 г. занимала 97 место среди более чем 180 стран мира, демонстрируя отставание от стран-лидеров рейтинга на более чем 5 лет, а от средних показателей по Европейскому региону – на 2,1 года.

С учетом того, что ожидаемая продолжительность здоровой жизни в России значительно ниже, чем в экономически развитых странах, а «различия в продолжительности здоровой жизни между субъектами Российской Федерации достигают большего размаха, чем между группами стран с низким и высоким доходом, между регионами ВОЗ, между странами Европейского региона ВОЗ» [24, с. 48], есть смысл прислушаться к экспертам, рекомендующим «замедлить темпы повышения пенсионного возраста в РФ – особенно для мужчин. Иначе период здоровой жизни может у них закончиться раньше пенсии».

3. Противоречие между запросом государства на активную интеграцию пожилых в экономический сектор и реальным положением дел, при котором представители старших возрастных групп зачастую оказываются одной из самых уязвимых групп, сталкиваясь с различными видами дискриминации и депривации.

Сюда же можно добавить «отсутствие практики эйдж-менеджмента (управления разновозрастным коллективом) в российских компаниях», а также эйджизм, который, по мнению ряда исследователей, в современном обществе распространен больше, нежели дискриминация по половому или этническому признаку [22; 25], и входит в явное противоречие с требованиями к пожилому человеку со стороны государства как к полноценному его члену, обязанному продолжать активную трудовую деятельность наравне с представителями более молодых поколений. Акцент на существовании в российском обществе негативных тенденций, связанных с дискриминацией по возрастному признаку и необходимости преодоления «негативных стереотипов старости и проявлений насилия и дискриминации по отношению к людям старшего поколения», сделан в ряде стратегических документов, в частности, в Стратегии действий в интересах граждан старшего поколения в Российской Федерации до 2025 г..

В то же время важным является признание неоднородности населения старших возрастных групп, требующее дифференцированных мер в части поддержания здоровья, трудовой деятельности и организации досуга как мужской части пожилых россиян (особенно с учетом проблемы «мужской сверхсмертности», отличающей Россию от большинства развитых стран мира), так и женской, поскольку у «стареющей России «женское лицо»» [26, с. 115].

Последнее обусловлено выраженным гендерным дисбалансом в старших возрастных группах населения и требует при разработке и реализации программ активного долголетия уделять особое внимание траекториям долголетия женщин, которые «с возрастом … неуклонно теряют свои сущностные качества, занимают самые низкие статусные ступеньки в глазах общества» [27] и, согласно данным Всемирной организации здравоохранения (2021), чаще, чем мужчины, сталкиваются в возрасте старше 65 лет с существенными материальными лишениями, проблемами одиночества и социальной изоляции.

Именно гендерное неравенство также во многом предопределяет трудности в реализации индивидуальных стратегий активного долголетия в России [10, с. 8], где, по данным исследований, «мужчины чаще, чем женщины <…> ощущают себя в большей безопасности, реже отмечают проблемы с доступом к медицинской помощи, имеют более высокие доходы и меньшие относительные риски бедности» [23, с. 105].

Так или иначе, нельзя не согласиться с экспертами Всемирной организации здравоохранения, которые отмечают, что «успех деятельности по улучшению здоровья и повышению благополучия людей старшего возраста <…> во многом зависит от того, насколько эффективно она будет охватывать людей из групп наибольшего риска».

4. С последним тезисом связано противоречие между запросом государства на увеличение продолжительности жизни россиян и повышением нагрузки на систему здравоохранения и социальной поддержки, которые в настоящее время далеки «не только от идеала, но и даже от оптимального уровня, дающего пожилым людям шанс на адекватную и достойную жизнь в обществе» [28, с. 113].

В этой связи приходится констатировать, что на сегодняшний день в России, к сожалению, еще не созданы предпосылки для отождествления понятий старости с «активным» и, тем более, «здоровым» долголетием.

Такой вывод напрашивается, в частности, при анализе проекта «Старшее поколение», входящего в национальный проект «Демография» и предполагающего в качестве основной цели «создание условий для активного долголетия, качественной жизни граждан пожилого возраста, мотивации к ведению гражданами здорового образа жизни». При этом наиболее значимые задачи (призванные в идеале способствовать достижению данной цели) касаются проведения профилактических медицинских осмотров, а также совершенствования системы социального обслуживания с акцентом на выстраивание системы долговременного ухода для нуждающихся в нем пожилых граждан и инвалидов. Подробный анализ других проблем, связанных с реализацией проекта «Старшее поколение» в аспекте активного долголетия, представлен в работах К. А. Галкина [29, с. 24].

Безусловно, не отрицая всей значимости поставленных в проекте задач, такой акцент на системе долговременного ухода, как минимум, препятствует формированию в публичном пространстве позитивного образа пожилого человека и, по сути, идет вразрез с концепцией активного старения, сформулированной в Мадридском плане действий по старению в 2002 г. и декларирующей «отказ от биологизированного и медикализированного понимания старения как времени обязательного угасания и утрачиваемой с возрастом способности работать» [17, с. 188].

Те же проблемы наблюдаются и в других стратегических документах. В их числе, например, Стратегия действий в интересах граждан старшего поколения в Российской Федерации до 2025 г., в качестве основного результата которой заявлено «создание условий для активного долголетия граждан старшего поколения», а из шести целевых показателей только один (доля граждан старшего поколения, занимающихся физической культурой и спортом) имеет непосредственное отношение к позитивному восприятию «активного долголетия», а пять остальных касаются обеспеченности геронтологическими койками, удовлетворенности качеством предоставляемых социальных услуг, а также повышения мобильности лиц с ограниченными возможностями, в том числе инвалидов-колясочников.

ВЫВОДЫ

Такой подход открывает большие возможности, с одной стороны, для самих пожилых людей, позволяя им выстраивать долгосрочные жизненные стратегии, ориентируясь на ценности активного долголетия и осознание значимости своего вклада в обеспечение социальной, экономической и геополитической устойчивости государства.

С другой стороны, такой подход представляется перспективным и для государства, которое, создавая условия для реализации потенциала населения старших возрастных групп, получает дополнительный эффект рассмотрения этой категории не как страты, требующей постоянных затрат, а как части населения, которая в меру имеющихся у нее ресурсов может быть активно вовлечена во все сферы жизни общества, в том числе в сферу производства.

Предложенная в рамках данной статьи классификация детерминант активного долголетия охватывает всю совокупность факторов макро-, мезо- и микроуровня и может быть использована при корректировке стратегий активного долголетия на федеральном и региональном уровнях.

Важным представляется также учет и разрешение противоречий, демонстрирующих уязвимость концепции активного долголетия как политического, экономического и социального конструкта и требующих пристального внимания со стороны органов власти, общественных структур и научного сообщества.